| ОБЛАКА В РЕКЕ |
| ТОЧКА ОТСЧЕТА. |
| К занятиям искусством ребенка, часто, подталкивает посещение художественных музеев, детских изостудий, являющихся, своего рода малыми музеями. Листы живописи, графики, натюрморты, пейзажи, портреты - атмосфера студии, вызывает у ребенка желание нарисовать что-нибудь самому. В это время важно предложить ему бумагу, карандаш и место, где бы он смог спокойно сосредоточиться на своей работе. Малыш нарисовал домик с окошком, дерево, травку, небо, солнце, себя и маму. Установив точку отсчета, он закрепил свое положение в пространстве. |
| ПОЧТА. |
| Детство мое прошло в деревне. Отец работал начальником почты, а мама была помощником. Почта соединялась дверью с маленькой комнатой и кухней, где мы прожили не один год. Через эту дверь мне открылся огромный мир, расположенный на старом бильярдном столе с большими точеными черными ножками. На зеленом, изрядно протертом, сукне производился завораживающий ритуал, разборка корреспонденции, привезенной из районного города. Вся поверхность стола пестрела полосами газет, обложками журналов, треугольниками солдатских писем с номерами полевой почты, письмами и бандеролями со всего огромного пространства СССР. Дождавшись, когда мне дадут журнал с картинками, я с интересом рассматривал репродукции из Эрмитажа, Русского музея, Третьяковки. Почта перестраивалась. Над каменным основанием был возведен новый сосновый сруб. Стены были обиты дранкой и заштукатурены. У стены стоял маляр с впалыми щеками и курил папиросы "Байкал", одной рукой опираясь на черенок большой малярной кисти. Уголки его губ улыбались, а глаза светились необычайно радостным светом. Мой неподдельный интерес к предстоящему процессу не остался незамеченным. Докурив папиросу, маляр окунул кисть в ведро, и стал помешивать краску, задорно поглядывая в мою сторону. Запах натуральной олифы проникал во все уголки зала, и вызывал во мне непреодолимое желание покрасить стены. Приподняв кисть над ведром, и дав немного стечь краске, маляр протянул ее мне. Едва удерживая кисть, я стал размазывать краску по стене. Стараясь изо всех сил, я быстро выдохся. Маляр перехватил кисть, и ловко орудуя ей, продолжил покраску. Когда краска высохла, он протянул филенку. Свежевыкрашенная стена цвета морской волны, отбитая по муштабель оранжевая филенка навсегда отпечатались в моей памяти. |
| ПЛОТИНА. |
| Ранним утром я и сосед Юрка пошли рыбачить на плотину. На задворках, колодец-журавль, тропинка, мощеная дорога на лесное озеро. Ближе к реке шум плотины, запахи водорослей и целлюлозы. Вот и мост над плотиной. Опершись на перила, я гляжу на тихую гладь реки, на лилии у берега. Поперек реки выстроились столбики оставшиеся от старого моста. На столбике подросток. Он снимает с остроги большого леща и бросает его на дно лодки. Рядом с плотиной, сверкая чешуей, резвится плотва. По быкам, держась за арматуру и привязанную к ней веревку, спускаюсь на дощатый настил, скользкий от водорослей и покрытых пузырьками воздуха. Щиты в нескольких местах разрушились, и вода под большим напором с шумом вырывалась через образовавшиеся бреши. Струи воды, звучащие каждая на свой лад, сливались в один аккорд. Любимое занятие мальчишек заключалось в том, чтобы закрыть своей грудью бреши в борту плотины - получалась игра на необычайном музыкальном инструменте ватероргане. Регистры надо было выбирать по своим силам, иначе незадачливый исполнитель, опрокинутый низкогудящей струей, летел в пену, скопившуюся на воде за скользким настилом. Гладь реки за щитами плотины в кудрявом обрамлении дубов. Облака в небе и в реке, как увертюра, завершающаяся дробью барабанных палочек. Это пионерские отряды следуют на просмотр фильма «Необыкновенное лето»… Ночь. Большой костер на левом берегу перед плотиной. Яркое пламя костра усиливает темноту. Попеременно слушаю, то рассказ полковника о штурме Зееловских высот, то ни на минуту неумолкающий гул плотины. Спрятавшись в ночи, плотина, перекрывшая реку, бросает поток на турбину, откуда бурлящая вода с пеной вырывается на свободу и бежит, петляя по своему руслу. Трескучий январский мороз клубами вкатывается через порог в дом. На пороге двое мужиков с мешком замороженной рыбы. Мама купила несколько рыбин. Когда она разделывала большую рыбу, из ее живота достали рыбу поменьше, но выбрасывать ее не стали, а тоже разделали и, к большому удивлению всех, извлекли еще одну рыбку. Утром в школе ребята рассказали о том, что река промерзла. Саперы подорвали лед, а предприимчивые мужики сложили оглушенную рыбу в мешки и стали продавать ее в деревнях. Много лет спустя, рассматривая альбом Питера Брейгеля Мужицкого, я увидел рисунок, на котором рыбы пожирали друг друга, и вспомнил зиму, плотину и речку. Мне представилась: река под непроницаемой толщей льда, сонная рыба, медленно движущаяся к турбине за глотком воздуха, саперы, закладывающие взрывчатку в ледяные лунки, чтобы взрывом уничтожить тромб, движущийся к сердцу гидросооружения. Река как жизнь, перекрытая плотиной, где с одной ее стороны обманчивая тишь да гладь, а с другой – вода, рвущаяся под давлением из всех щелей мембраны, сдерживающей ее напор. Воспоминания о плотине у бумажной фабрики обрушились на меня как поток воды на турбину, освещая мою память энергией перегороженной реки. Я сам становлюсь плотиной, стараюсь удержать бурлящий поток воспоминаний, хлещущий из всех щелей моей прохудившейся памяти. |
| ДЕРЕВНЯ. |
| Мальчишкой, идя по дороге за грибами через поле, я неотрывно смотрел на синюю полоску леса. Лес обнимал меня, как только япереходил по лаве небольшую речушку, а затем отпускал обратно на опушку, через окно в конце соснового туннеля. Скинув обувь, я валился на траву и, заломив руки за голову, любовался глубокой бездной синего неба, желтым полем ржи с васильками, и деревней, среди зеленных крон деревьев. Уже среди поля, взгляд, устремленный на деревню, находил железную крышу. Ускорив шаг, я выходил на знакомую улицу к родному дому. Две нитки деревянных бус домов, по обе стороны от шоссе, долго приучали меня к горизонтали и к чашке неба над головой. Прижавшись к земле, под деревьями, деревянные дома являли собой яркий пример соразмерности, человека, жилья и природы. |
| ТРЕТЬЯКОВКА. |
| Однажды отец повез меня в Третьяковку. Акварели Павла Федотова, «Дуэль» Ильи Репина, «Березовая роща» Исаака Левитана и «Красная мебель» Роберта Фалька произвели на меня неизгладимое впечатление. Картина «Явление Христа народу» Александра Иванова потрясла меня своими размерами, и как я сейчас понимаю, тем расстоянием от одинокой фигуры Христа до толпы. И по сей день мне кажется, что это расстояние невозможно преодолеть, а остается лишь верить в его преодоление. |
| ПЕРВЫЙ КОЛЛАЖ. |
| В доме над диваном висела странная картина, приобретенная мамой по случаю. Глядя на мертвое море, мертвую лунную дорожку, скалы с крепостью, я впадал в уныние, и мне все время хотелось исправить это положение. Когда мама купила коврик, то картину некуда было деть и я забрал ее в построенный мной сарайчик, где хорошо было прятаться, как от дождя, так и от жары. Вырезав из журналов купальщиков, я прилепил их декстрином к одиноким скалам, к лодке, к воде. Получилось довольно веселое ночное купание - это был мой первый опыт с коллажом. |
| ГОРЫ. |
| Темной ночью грузовик привез меня в горы. Утром, оглядевшись вокруг, я понял, что оказался в каменном плену. Купол неба превратился в блюдце, накрывшее каменную чашу. Позднее, поднявшись на хребет, покрытый крупным зернистым снегом, я увидел множество каменных чашек, занимавших все пространство до горизонта. Над всем этим нагромождением нависала великолепная синяя чаша неба. |
| В СТОРОНУ ЧЕРНОГО КВАДРАТА. |
| Летний день. Заброшенный глиняный карьер на краю деревни. С дребезжащих плит мостика, приваренного к рельсам, мальчишки с криками ныряют в прохладную воду. Цепкие руки ребят, перебирая по скользким от водорослей рельсам, увлекают их в таинственную глубину. Резкая боль в ушах, и затылке, столкновение с дном и быстрый подъем. Голова стремится к желто-зеленому экрану, разбивает его, и раскрытый рот посиневшими губами жадно хватает воздух. Отдышавшись, поднимаюсь на мостик и валюсь на горячие от солнца плиты. От угла карьера, поросшего камышом, по тропинке, бегущей с крутого обрыва, по редким листьям мать-мачехи взгляд движется по берегу и останавливается на ржавой будке. Зияющая темными амбразурами квадратов она походила на странную прямоугольную голову, на щеках которой еще можно было разобрать надписи со стрелами-молниями «Не влезай - убьет!» и «Опасно для жизни!». Я направляюсь к будке и пытаюсь отворить створки дверей, но мои усилия тщетны. Подошедшие мальчишки при помощи арматурного прута со страшным скрежетом раскрыли дверцы. Нашему взору предстали раскуроченные потроха: паутина, подтеки ржавчины, остатки фарфоровых изоляторов, рубильник. С помощью ребят забираюсь в будку. Дверцы закрылись. Черное пространство, ограничивающее движение тела стало расти вокруг меня, превращаясь в безграничный космос. Пробую пошевелиться и краем глаза ловлю поток света. Царапая плечо и спину, приближаюсь к амбразуре, в которую бьет яркий луч. От слепящего света и саднящей боли в плече глаза наполнились слезами. Через оконце - видоискатель глазное яблоко, как объектив кинокамеры, скользит по головам ребят, по кромке берега граничащей с небом, движется дальше вверх и наполняется до краев необычайной синевой. Дверцы будки распахнулись, и я кувырком лечу на землю. Перед глазами качающееся синее небо, обрамленное лицами ребят. Последнее время в моей памяти часто всплывает тот далекий летний день середины 50-х годов прошлого века и будка-модуль, через которую мне с обратной стороны открылся черный квадрат Малевича, ставший для меня той фигурой, тем элементом объективной формы, по обе стороны от которого стоит бесконечность. |
| ВЕСТА И АССАМБЛЯЖ. |
| У только что законченного белого ассамбляжа, как вкопанная, стоит моя собака Веста. Я оторопел от такого пристального внимания моего маленького дружка к этой работе, но увидев, на чем зафиксирован ее взгляд, все понял - теннисный мячик, любимая игрушка Весты, разрезанный её зубами на две равные части, занял свое место в композиции ассамбляжа. Собака словно окаменела, глядя на белые половинки мячика. На мгновенье мне показалось, что она улыбается, радуясь встрече со своей молодостью, и тому, что её игрушка обрела новую жизнь, составив гармоничную компанию таким же, как и она, отжившим свою жизнь предметам. |
| МЕГАПОЛИС. |
| Выходя из метро на улицы Москвы, я запрокидываю голову и гляжу в небо, ограниченное стеной домов. Улицы напоминают ущелья в горах. Для того чтобы увидеть небо надо совершить восхождение. Берег Москва реки. Я с группой ребят в музее «Коломенское». От парома, взгляд, направленный в сторону церкви "Вознесения", дает возможность обозреть ее целиком. Продвигаясь по берегу, мы останавливаемся под храмом «Вознесения», закрытым от нас высоким крутым склоном. Бегом поднимаемся наверх, не отрывая взгляда от быстрорастущего шатра, и всей массы, нависшего над нами храма. Запыхавшись, смотрим на шатер неба и шатер храма, вонзившегося в синеву. Отдышавшись, входим в него. По внутренней лестнице в стене, поднимаемся в шатер, из окна которого были видны «Церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи», Голосовой овраг, Георгиевская колокольня, Водовзводная башня, и облака, плывущие в реке. В слоеном пироге мегаполиса человек постоянно совершает подъемы и спуски, входит безликие подъезды, лифты и коридоры, отыскивает в карманах ключи, чтобы открыть номерную дверь. Уставший от однообразия архитектуры спальных районов, горожанин валится в свое кресло и смотрит не в заветную глубину синего неба, а на экран киноцентра, или монитора персонального компьютера. На экране сплошные ряды цифр, завораживающих и манящих своей тайной. Чтобы проникнуть в эту тайну человек как Троянский конь входит в ворота, и растворяется в табунах троянских коней, на виртуальных полянах, виртуальных мегаполисов. |
| Юрий Изосимов. |
